Сегодня любят порассуждать о падении престижа работы космонавта. Однако перед глазами у нас – красноречивый пример совсем иного свойства: космонавт Сергей Ревин, который со школы торил дорогу к своей мечте и целых 16 лет, уже будучи зачисленным в отряд космонавтов, ждал своего шанса сесть в ракету и оказаться на орбите. Сегодня свою увлечённость и свой взгляд на Землю из космоса он передаёт читателям «Файла-РФ».

– Сергей, вы ведь начинали трудовую деятельность инженером-электронщиком?

– Учась на четвёртом курсе МИЭТа в Зеленограде, в 1986 году я был направлен на преддипломную практику в НПО измерительной техники в Королёве. Я шёл целенаправленно в отряд космонавтов, и поэтому для практики и диплома необходимо было предприятие Общемаша. А в НПО «Энергия» из МИЭТа не распределяли. Специальность моя называлась инженер-физик по автоматике и электронике, а конкретная специализация – проектирование интегральных микросхем.

Мне не с чем было особенно сравнить предприятие, куда я попал, но в любом случае было интересно. Тогда в НИИте была самая передовая техника, автоматизация проектирования – всё это меня, молодого человека, увлекло. Охватить весь масштаб деятельности объединения мне было сложно – тогда всё секретилось, и мне был доступен только лично мой участок деятельности. Я проектировал интегральные микросхемы. Ушёл в НПО «Энергия», где был свой отряд космонавтов, с предприятия я в 1993 году. Характеристику мне писал тогдашний директор НПО ИТ Олег Александрович Сулимов. Он рекомендовал меня руководству РКК «Энергия» и Александру Павловичу Александрову, руководителю лётно-испытательной службы. Сулимов ко мне очень хорошо отнёсся – помог и хорошей характеристикой, и советами. Он же помог мне пройти медкомиссию в Институте медико-биологических проблем с точки зрения оплаты: объединение перевело за меня деньги в ИМБП.

Международный экипаж экспедиции МКС-31/32 – бортинженер Джозеф Акаба (НАСА, США), командир ТПК «Союз ТМА-М» Геннадий Падалка и бортинженер ТПК «Союз ТМА-М» Сергей Ревин на комплексной тренировке в ЦПК.

– Когда вы захотели стать космонавтом?

– О космонавтике я мечтал с юности. Увлекался и воздухоплаванием. Увлечение переросло в конце 80-х в бизнес. Мы с несколькими друзьями создали фирму «Небосвод», производящую аэростаты – беспилотные для рекламы и пилотируемые.

Работал в НПО и в своей фирме, время хватало только на сон.

– А когда вы были отобраны в отряд космонавтов, из бизнеса пришлось уйти?

– Да, в 1996-м. Всё время уделялось тому, чтобы стать профессиональным космонавтом – все побочные вещи надо было откладывать в сторону.

– Извините за банальный вопрос: что для вас оказалось самым ярким в первом полёте, к которому вы так долго шли?

– Я бы сказал не «ярким», а интересным впечатлением стало то, что инженерная система по управлению кораблями и станцией работает. Сегодня МКС – это космический порт, куда причаливают космические корабли, доставляя грузы и экипажи, и затем возвращаются обратно на Землю.

Международная команда у нас сложилась хорошая – все друг друга понимали с полуслова, помогали друг другу. Не зря перед полётом мы многократно бывали в командировках в США, много общались и отдыхали вместе.

Что касается «космических восторгов», то у меня на них было не так много времени: во время старта, выведения и на орбитальном участке полёта корабля я занимался контролем работы бортовых систем корабля, а на станции весь день расписан по часам. Научных экспериментов было около 30, в основном по биотехнологии и медицине, в частности, по вопросам, связанным с перспективой полёта к Марсу. Сами космонавты при этом становились объектами исследования медиков: исследуется изменение объёма мышц, процессы, происходящие в костных тканях, из которых в условиях невесомости и без нагрузки вымывается кальций, как реагируют на длительное пребывание в космосе сердце и сосуды, слух и зрение. Но хотелось бы уже развернуть полупромышленное производство. Увы, наши научные институты очень слабо используют эту возможность, не делая заявки Роскосмосу.

– Нет у вас ощущения, что из космонавтики давно уже уходит тот романтический запал¸ который был на её заре? Все становится более прозаично, меркантильно…

– Знаете, романтика – категория психологическая. В космонавтике были, есть и будут вполне объективные составляющие, одна из которых, например, оборонная. Хотя совсем без романтики, конечно, в нашей профессии делать нечего. Я езжу с лекциями по российским школам, и общение со школьниками даёт двойственное ощущение. Они сегодня в целом, в отличие, скажем, от своих в советских сверстников, почти ничего не знают – ни об истории, ни о нынешнем дне космонавтики, научных и технических проблемах, которые перед ней стоят. Но огонь в глазах у них загорается, как и прежде! И это даёт надежду, ведь знания – вещь наживная.

– Сегодня многие СМИ наперебой кричат о кризисе российской космонавтики: дескать, ракеты падают, техника отказывает – всё из рук вон плохо…

– Это не такой простой вопрос. Надо внимательно посмотреть статистику запусков в советское время – тогда тоже было немало отказов и нештатных ситуаций, просто далеко не все из них попадали в прессу. И если вспомните историю, тогда, к сожалению, гибли люди. Сейчас, этого, слава Богу, нет.

– Да, но надо учесть, что тогда мы шли вперёд семимильными шагами – чуть ли не каждый год испытывалась и отправлялась в космос новая техника, которая, по определению, подвержена риску. А сегодня мы запускаем спутники, да занимаемся «космическим извозом» на модификации еще королёвских ракет… И при этом умудряемся спотыкаться на давно пройденном….

– Это уже совсем другой вопрос, лежащий в плоскости политических решений. От космонавтов не всё зависит. Мы готовы вкладывать свой опыт в освоение новой техники. Конечно, хочется двигаться дальше. У нас есть научный и технологический задел на этот рывок. Многие космонавты и конструкторы, которых я знаю, готовы к активному участию в новой космической программе, и удивляются, почему наша страна медлит с ней, как будто бы на кого-то оглядывается…

На МКС у меня возникло твёрдое ощущение, что мы засиделись на земной орбите. Такую бы станцию собрать уже на орбите Луны! Ясно, что это должен быть международный проект, но роль России в нём может быть основополагающей или обслуживающей – всё зависит от нашей воли и расторопности.

– Верите ли вы в освоение Луны, как ближайший российский космический проект? Может ли он стать «духоподъёмным» шагом и системным прорывом для нашей космонавтики, а может и всего межотраслевого научно-технического блока?

– Духоподьёмность – это здорово, но сегодня от бизнеса, то есть, подсчёта затрат и окупаемости, никуда не уйти. Луна, на мой взгляд, интересна со всех сторон: и с точки зрения духоподьёмной романтики, и с точки зрения бизнеса. Россия, например, смогла бы формировать совершенно новые рынки «лунных» услуг.

Руководители отрасли и государства давно ищут подходы к решению этой проблемы. Понятно, что это непросто. Нужны какие-то нелинейные «ходы» для запуска «лунного проекта». Луну нужно вовлекать в «земной оборот»: строить там базу, осваивать наш естественный спутник…

– А полёт на Марс?

– Марс далековато и романтика в этом проекте явно сильно превышает трезвый расчёт. Какая практическая отдача будет от огромных затрат и очень высокого риска такой экспедиции? Думаю, вряд ли кто-то ответит сегодня вразумительно. Считаю, что Марс пока нужно исследовать автоматами.

– Есть ли у вас планы по дальнейшим полётам?

– Конечно, есть, главное, чтобы они совпали с планами начальства…(улыбается). Я обозначил свою позицию и жду своей очереди на включение в очередную орбитальную экспедицию. В любом случае, между полётами должно пройти не менее трёх лет.

– А чем заняты сейчас?

– В этом году я, наконец, «добил» свою диссертацию, которую начал ещё в 2005 году. Она называется «Формирование экологических понятий у школьников на основе метода аналогии (на примере изучения экосистемы космической станции)». Это такая педагогически-философская работа, которую я защитил 24 сентября в Московском гуманитарном университете. Кстати, во время своего полёта я смог подготовить ряд дополнительных репортажей для этой работы, связанных с методикой преподавания в 5–6 классах школы.

– Вы почувствовали интерес к педагогике именно в космосе?

– Работа на орбите даёт новый взгляд на многие привычные вроде бы вещи, в том числе, на нашу планету, который невозможно обрести внизу. Например, экология Земли: из космоса видно, что планета пульсирует и дышит, как живое существо. И это существо нужно беречь, заботиться о его здоровье. Именно космонавты могут убедительно донести это понимание до детей. Метод аналогии же здесь простой: на МКС мы живём в экосистеме, которая в миниатюре копирует Землю. И выводы, которые делаем, изучая эту систему, уместно экстраполировать на всю Землю. Загрязнение водной и воздушной сред, нештатные ситуации на станции – это те же чрезвычайные происшествия на Земле. Есть только существенная разница: при возникновении крупной аварии на МКС, мы имеем возможность покинуть станцию, а при аналогичном по масштабам бедствии на Земле нам некуда бежать.

Я хочу, чтобы моя диссертация смогла помочь педагогам в самых разных учебных заведениях. Её можно будет использовать для составления методических пособий и материалов, благодаря которым понятие «экология» обретёт для ребят совершенно иной – предельно близкий и насущный смысл. Разумеется, я готов при возможности сам приезжать к школьникам с лекциями по этой тематике. Собственно, во многих школах европейской части России я с такими выступлениями уже побывал.

– Напоследок, вновь «классический» журналистский вопрос: о чём мечтаете?

– О полёте на Луну.

– Личном?

– Конечно.

– А это реально?

– Ну, это же мечта!